Обучение за рубежом

Жаклин келли эволюция кэлпурнии тейт. Эволюция кэлпурнии тейт Жаклин келли биография

Мальчишки сами разберутся, как жить, но с ней-то как быть? Твой отец кормит её крутой смесью Диккенса и Дарвина. Обилие книг может плохо повлиять на человека. Особенно на ребёнка. На молодую девушку. (с)

Северная Америка (Техас)

Несколько месяцев продержала книгу в хотелках и чуть ли не столько же в итоге читала. 18 дней для детской книги – многовато, но очень хотелось не расплескать эмоции, а получить максимальное удовольствия, для чего нужно подходящее настроение. Как и для любой книги, но в случае таких плавных, как правильно заметили в одной из рецензий «ненавязчивых, спокойных», это особенно важно. Иначе можно просто не попасть в её ритм, лишив себя наслаждения воссозданной атмосферой. Она, пожалуй, на любителя, но повезёт каждому, кто к таковым принадлежит.

Уже по обложке ясно, что помимо девочки в сюжете будет много зверюшек и бездна оптимизма. А прочитавшие название не удивятся и тому, что каждую главу предваряют выдержки из сочинения Дарвина. Именно эту книгу подарил внучке один из прекраснейших в мире дедушек. Повествование не приторное, что сразу видно по ряду сцен и взаимоотношений, поэтому дедушка тоже как в жизни – одних внуков предпочитает другим, а точнее внучку. Потому что именно она, а не 6 братьев оказалась главным живчиком с мозгами, которые всегда направлены на изучение окружающего мира, подмечание особенностей животных, более скучных насекомых, и уж совсем скучноватых растений. Понравилось, что вся биология дополнялась юмором, особенно забавны записи для Дневника, подаренного всё тем же дедушкой. Но есть и серьёзные нотки, они обычно связаны с недавней историей, которую Кэлпурния услышит от старейшины семьи.

Книге с таким названием сложно было бы в полной мере охватить всех героев, особенно 6 братьев, но порадовало уже то, что автор не ограничивался идеей равноправия только как феминизмом, который позволит девочкам самим решать, заниматься им рукоделием и домоводством или же наукой, готовясь к поступлению в университет. Тут на примере одного из братьев вполне четко показано, что и мальчики имеют право увлекаться не только мужицкими делами, но и всем, чего душа пожелает – обоюдное равноправие.

Мне было очень интересно, кто же подарил миру столь чудесную историю. Оказалось, писательница на 60% списала героиню с себя, на 30% с мамы и уже оставшиеся с друзей и знакомых. Не зря девчушка получилась такой живой и правдоподобной – с ней можно соглашаться или спорить, но в неё веришь. В чём-то я узнавала в ней и себя, хотя в плане сочувствия к крови на ферме была ближе к Тревису, самому сердобольному из братьев. Кэлпурния же в этом смысле оказалась таким современным типом трезвомыслящей юной героини, и этим тоже напомнила . Но самая удивительная связь между добрейшими книгами курса поджидала в конце, когда семья в честь Нового года занялась обещаниями, которые дают себе и ближним на 365 дней. Именно на подобной традиции обещаний и построен роман Мари-Од Мюрай, так прослеживается взросление героини. Кэлпурния не успевает за книгу прожить много лет, но понаблюдать за следующим её годом можно в следующей книги. А я уже не жалею, что читала такие схожие образчики жанра почти подряд, потому что они иногда интересно дополняли друг друга.

Остались после книги и вопросы. Например, почему попугаев принято называть Полли? Даже гугл ничего не подсказал, только без него детский одноимённый фильм вспомнила.

Взвешенный ритм не мешает проникнуться этим маленьким романом, у меня даже в один сложный для героини момент сердце опустилось вместе с ней при виде названия подарка. А ещё книга готова похвастаться одним из самых красивых финалов в детской литературе. Такой загадочный, роскошный.

Представьте, вы девочка. Вам 11 лет. Вы живёте в Техасе в 1899 году и мучаетесь от страшной жары. Жизнь на ферме и так не сахар, но добавим к этому шестерых братьев и регулярные занятия музыкой со строгой учительницей. И хорошо поставленным ударом линейкой по пальцам. И будто всего этого мало, вас зовут … Кэлпурния Вирджния Тейт. Бу-э! Думаете, такая жизнь скука смертная? Ни разу, особенно когда «вокруг непрерывно разыгрываются миллионы незаметных трагедий». Вирджиния твёрдо решила стать натуралистом!

Вспомните, когда вы впервые познакомились с наукой? Новый удивительный метод узнать окружающий мир! Вот были вокруг, камни, деревья, небо… А теперь, это Камни, Деревья, Небо! Каждый таит удивительные истории - о временах великих ящеров, о пылающих звёздах, о взаимосвязи всего сущего. Когда это произошло? Когда родители впервые отвели вас в музей? Когда сами открыли книгу по занимательным наукам? Когда взглянули на муравьишку через лупу и он преобразился в колоссальное чудовище?

Неважно когда, но забыть эти впечатления невозможно. Такой привычный мир оказался кладезем удивительных открытий! То же самое произошло и с Кэлпурнией. В первую очередь, она пригляделась к тому, что буквально под ногами. А после открытия посыпались с совершенно неожиданной стороны - оказывается её собственный дедушка, седобородый патриарх, который живёт будто отшельником, … переписывался с самим Чарльзом Дарвином! Это у него в библиотеки хранится заспиртованный морской монстр. Это он одержим поиском нового вида растения или животного. И это он почти безвылазно корпит в собственной химической лаборатории.

Книга Жаклин Келли, в первую очередь, художественное произведение. Здесь много того хорошего, за что мы любим детскую литературу. Смешные сценки; переживания, какие бывают самыми важными в 10 лет; увлекательный сюжет. А ещё здесь замечательные герои. Герои, на которых хочешь быть похожим. Молодой читатель? Тебя увлечёт своей страстью Вирджиния. Уже взрослый? Разве ты не хотел бы побыть дедушкой Тейтом, который открывает внучке целый мир?

Сегодня, к счастью, выходит много качественной научно-популярной литературы для детей. Но, не менее важно, чтобы перед детьми появились примеры для подражания. Герои - их ровесники - которые увлечённо применят все эти знания. Такие, как отчаянные персонажи Жюль Верна. Или космическая Маугли - Астравитянка. Как сказал физик Брайан Грин: «Когда дети будут смотреть на великих учёных так, как они смотрят на артистов и музыкантов…» А может даже лучше, чтобы они взглянули на увлечённых ровесников?

Дедушка Тейт, своеобразная тень Дарвина в книге, очень аккуратно и заботливо ведёт Кэлпурнию по пути натуралиста. Он не предлагает ей готовых ответов, а помогает быть внимательной и вдумчивой. По сути, «Эволюция Кэлпурнии Тейт » - это такое введение в критическое мышление для самых маленьких. Как написал недавно другой известный физик Лоуренс Краусс: «Если мы хотим взрастить граждан, которые выносят суждения, основанные на доказательствах, мы должны сделать так, чтобы скептическое мышление стало фактором, формирующим личность с раннего возраста».

Самое замечательное, что есть в книге «Эволюция Кэлпурнии Тейт» - это восхищение наукой, как средством познания окружающего мира. Здесь нет противопоставления учености и невежества (не смотря на то, что современные события зачастую подкидывают нам именно такую позицию). Нет их агрессивного противостояния, пусть, аккуратно эта тема и затрагивается. Нет. Жаклин Келли вторит выдающемуся астрофизику Карлу Сагану и мягко напоминает нам, что «наука - это свеча во тьме».

Jacqueline Kelly

The Evolution of Calpurnia Tate

Моей маме, Ноэлайн Келли.

Моему папе, Брайану Келли.

Моему мужу, Роберту Дункану.

Происхождение видов

Когда молодой натуралист приступает к изучению совершенно незнакомой ему группы организмов, на первых порах его ставит в тупик, какие различия признавать за видовые… так как он не знает ничего о размерах и характере вариации, свойственной этой группе…

Тогда, в 1899 году, мы научились справляться с темнотой, но не с техасской жарой. Поднимались задолго до рассвета, когда небо было чёрным как смоль и только полоска на востоке казалась чуть-чуть светлее. Зажигали керосиновые лампы и несли их во тьму как крохотные колеблющиеся солнышки. Дневную работу надо было закончить к полудню, потому что в полдень убийственная жара загоняла нас в дома, за закрытые ставни, где мы лежали в полумраке комнат с высокими потолками, страдали и потели. Мамино излюбленное средство – освежать простыни одеколоном – помогало лишь на минуту. В три часа, когда наступало время вставать, жара по-прежнему была убийственной.

В Фентрессе всем приходилось тяжко, но особенно страдали женщины, ведь они носили корсеты и нижние юбки. (Я тогда ещё немного не доросла до этой непременной женской пытки.) Женщины распускали корсеты и часами вздыхали, проклиная жару, а кстати и своих мужей, притащивших их в округ Колдуэлл, чтобы выращивать хлопок и орех пекан да разводить скот. Мама на время избавлялась от шиньонов – и от вьющейся накладной чёлки, и от валика из конского волоса, на основе которого она ежедневно сооружала замысловатую башню из собственных волос. В такие дни, конечно если не было гостей, она даже подставляла голову под струю воды, пока Виола, наша кухарка-квартеронка, усердно качала кухонный насос. Нам было строго-настрого запрещено смеяться над этим поразительным зрелищем. Мы (в том числе и папа) давно поняли: когда мамино чувство собственного достоинства мало-помалу отступает перед жарой, лучше ей под руку не попадаться.

Тем летом мне исполнилось одиннадцать. Из семерых детей я была единственной девочкой. Что может быть хуже? Меня зовут Кэлпурния Вирджиния Тейт, но все звали меня Кэлли Ви. У меня три старших брата – Гарри, Сэм Хьюстон и Ламар – и три младших – Тревис, Сал Росс и малыш Джим Боуи, которого мы называли попросту Джей Би. А я как раз посерединке. Младшие как-то ухитрялись спать днём, иногда даже сбиваясь в кучу, как потные щенки. Мужчины, работавшие всё утро в поле, засыпали тоже. Папа возвращался из своей конторы – он был владельцем единственной в городке машины по очистке хлопка. Обливался на заднем крыльце тепловатой колодезной водой из жестяного ведра и, как подкошенный, валился в гамак.

Да, жара была сущим мучением, но она же давала мне свободу. Домашние забывались беспокойным сном, и я могла тайком улизнуть на берег реки Сан-Маркос. Ни уроков, ни надоедливых братьев, ни мамы! Мне никто не разрешал убегать на реку, но ведь никто и не запрещал. Удрать удавалось незаметно, потому что у меня была своя собственная комнатушка в дальнем конце коридора, а братья жили все вместе – в секунду кто-нибудь донесёт. Плохо быть единственной девочкой, одно утешение – никто за тобой не следит.

Наш дом отделяли от реки пять акров густых зарослей, вытянувшихся полумесяцем. Продраться через них нелегко, но, к счастью, постоянные посетители речных берегов – собаки, олени, братья – протоптали узкий проход через коварные колючие кусты выше моего роста. Шипы цеплялись за волосы и передник, пока я, сжавшись в комочек, пробиралась сквозь заросли. На берегу я сбрасывала одежду и в одной рубашке заходила в воду. И вот я лежу на спине, прохладная вода нежно обтекает тело, сорочка легонько колышется вокруг меня. Я – облачко, плывущее по реке, и течение тихонько кружит меня. Я гляжу наверх, на тонкую паутину высоко в пышных кронах дубов, склонившихся над водой, – это гусеницы белых бабочек сплели свои огромные гнёзда. Гусеницы, словно моё отражение, парят в своих марлевых шарах на фоне бледно-бирюзового неба.

Тем летом все мужчины кроме дедушки, Уолтера Тейта, коротко постриглись, сбрили густые бороды и усы и стали похожи на голых ящериц. Я целую неделю или даже больше не могла привыкнуть к виду вялых незагорелых подбородков. Странно, но дед не страдал от жары. Даже густая белая борода, спадающая на грудь, ему не мешала. Дед утверждал: это оттого что он – человек строгих правил, скромный и никогда не пьёт виски до полудня. Его вонючий старый сюртук безнадёжно вышел из моды, но дедушка и слышать не хотел о том, чтобы с ним расстаться. Наша горничная Сан-Хуана постоянно оттирала сюртук бензолом, но он всё равно припахивал плесенью, да и цвета стал какого-то неопределённого – то ли чёрный, то ли зелёный.

Дедушка жил с нами под одной крышей, но сам по себе. Давным-давно он передал дела единственному сыну – моему отцу Альфреду Тейту, а сам погрузился в «эксперименты в лаборатории» на заднем дворе. Собственно говоря, лаборатория – это просто старый сарай, где когда-то ютились жившие на плантации рабы. Когда дед не торчал в лаборатории, он уходил собирать образцы или зарывался в ветхие книги в тускло освещённом углу библиотеки, где его никому не разрешалось беспокоить.

Я попросила у мамы позволения укоротить волосы – очень уж жарко шее и спине. Мама запретила – нечего бегать как стриженая овца. Мне это показалось ужасно несправедливым, и я разработала план. Раз в неделю я буду обрезать волосы на дюйм – всего лишь на жалкий дюйм. Мама ничего не заметит. Она ничего не заметит, потому что я буду вести себя безупречно. Я притворюсь благовоспитанной юной леди, и мама не станет за мной так строго следить. Мама была полностью погружена в домашние хлопоты и непрестанно озабочена поведением сыновей. Вы и представить себе не можете, какой шум, какую суматоху способны поднять шестеро мальчишек. К тому же жара усиливала её головные боли, так что приходилось принимать по полной столовой ложке «Растительной микстуры Лидии Пинхем» – несомненно, лучшей кровоочищающей микстуры для женщин.

Однажды вечером я взяла ножницы и с бьющимся сердцем отрезала первую прядь волос. Взволнованно я глядела на клок волос у себя на ладони. Несколько месяцев пролетят быстро – и да здравствует новая жизнь! Это был великий момент. Я плохо спала той ночью. Что-то будет завтра?

Едва дыша, я спустилась утром к завтраку. Пекановый пирог на вкус был как картон. И знаете, что случилось? Ровно ничего. Вообще никто ничего не заметил! Мне полегчало, но всё-таки я подумала: «Что взять с этой семейки?». Никто ничего не замечал, только через четыре недели и четыре дюйма наша кухарка Виола как-то странно на меня посмотрела, но не сказала ни слова.

В конце июня наступила такая жара, что мама впервые в жизни оставила свечи в подсвечниках незажжёнными во время ужина. Она даже разрешила мне и Гарри две недели не заниматься музыкой. Это тоже было здорово. Когда Гарри играл, пот капал прямо на клавиатуру. Пока он разучивал менуэт ре мажор, клавиши становились такими влажными, что ни у мамы, ни у Сан-Хуаны никакими силами не получалось снова навести блеск. К тому же старушке мисс Браун, нашей учительнице музыки, приходилось трястись три мили от Прейри Ли в двуколке, запряжённой дряхлой лошадкой. Они обе не выдержали бы дороги. Рухнули бы прямо у нас на пороге. Заманчивая перспектива, между прочим.

Кэлпурния Тейт живет в Техасе. Ей только одиннадцать, но она мечтает стать ученым. Свое первое научное открытие она совершила жарким засушливым летом. «Почему желтые кузнечики гораздо крупнее зеленых?» – задумалась Кэлпурния. С помощью дедушки, натуралиста-самоучки, девочка принимается исследовать мир природы. Дружба с дедушкой помогает ей, единственной сестре шести братьев, понять, что приближение нового, двадцатого века открывает новые возможности и перед девочками.

Эволюция Кэлпурнии Тейт

Jacqueline Kelly

The Evolution of Calpurnia Tate

* * *

Моей маме, Ноэлайн Келли.

Моему папе, Брайану Келли.

Моему мужу, Роберту Дункану.

Глава 1 Происхождение видов

Когда молодой натуралист приступает к изучению совершенно незнакомой ему группы организмов, на первых порах его ставит в тупик, какие различия признавать за видовые… так как он не знает ничего о размерах и характере вариации, свойственной этой группе…

Чарлз Дарвин. «Происхождение видов»

Папа, узнав, что мы пропускаем уроки музыки, изрёк: «Вот и отлично. Мальчику нужно фортепьяно, как рыбке зонтик».

Мама даже слушать не хотела. Она мечтала, чтобы семнадцатилетний Гарри, её первенец, рос джентльменом. В восемнадцать она собиралась послать Гарри в университет в Остине, в пятидесяти милях от дома. Она вычитала в газете, что там учатся пятьсот студентов, в том числе на гуманитарном факультете – семнадцать девушек с компаньонками. Они изучают музыку, английский и латынь. У папы были другие планы. Гарри будет бизнесменом, вступит во владение пекановым садом и машиной по очистке хлопка и вслед за отцом станет франкмасоном. Видимо, папа не возражал, чтобы музыке учили меня. Не уверена, задумывался ли он вообще об этом.

В конце июня «Фентресский Обозреватель» сообщил, что температура воздуха посреди улицы напротив редакции достигла 41 градуса. Температуру в тени газета не сообщала. Интересно почему? Никто в здравом уме и твёрдой памяти не стал бы проводить на солнце больше пары секунд. Люди рывком перебегали от одной тени до другой – от дерева до сарая, от сарая до упряжки лошадей. Так что температура в тени была бы более полезна для жителей нашего города. Я долго пыхтела над письмом в редакцию и страшно удивилась, когда на следующей неделе моё письмо опубликовали. Мои домашние изумились, что газета начала сообщать и температуру в тени. Приятно читать про 35 градусов в тени, прямо веет прохладой.

Кому жара пошла на пользу, так это насекомым – и дома, и везде. Кузнечики клубились под копытами лошадей. Светлячков расплодилось необыкновенно много. Никто не помнил такой красоты, как этим летом. По вечерам мы с братьями, усевшись на веранде, соревновались, кто первый заметит огонёк. Очень захватывающее занятие, а как приятно выиграть! Особенно после того как мама отыскала в корзинке для рукоделия обрывок синего шёлка и сделала красивый медальон с длинными ленточками. В перерывах между приступами головной боли она вышила золотыми нитками по шёлку надпись: «Светлячок Фентресса». Это был прекрасный, желанный приз. Победитель носил его до следующего вечера.

Муравьи заполонили кухню и совсем измучили Виолу. Они строем маршировали вдоль плинтусов и подоконников прямиком к раковине. Виола пыталась воевать с ними, но безуспешно. Они отчаянно стремились к воде, и ничто не могло их остановить. Мы считали светлячков благословением, а муравьёв чумой. Мне вдруг пришло на ум: а в чём, собственно, разница? Насекомые – просто живые существа, которые пытаются уцелеть в жару. Как и мы. Я надеялась, что Виола оставит муравьёв в покое, пока не обнаружила, что чёрный перец в яичном салате – вовсе не перец.

Если насекомые заполонили всё вокруг, то другие постоянные обитатели нашего двора, например земляные черви, почти совсем исчезли. Братьям вечно не хватало червей для рыбалки. Сухая, твёрдая земля не поддавалась – как их накопаешь? Оказалось, что червей можно выдрессировать. Не верите? Так я вам расскажу, что я придумала. Это же очевидно. Червяки любят дождь, так? Так давайте устроим им дождь. Я пару раз в день притаскивала по ведру воды и выливала на одно и то же место в тенёчке под кустами. На шестой день червяки, едва заслышав мои шаги, сами выползали на поверхность в ожидании воды. Я их выкапывала и сбывала Ламару по пенни за дюжину. Ламар приставал, чтобы я сказала, где беру червей, но я молчала. Правда, я проговорилась Гарри, моему любимому брату. От него я ничего не могла скрыть. (Ну, почти ничего.)

Он достал из ящика письменного стола красную кожаную записную книжку с надписью на обложке: «Привет из Остина».

– Кэлли Ви, – сказал он, – у меня для тебя кое-что есть. Глянь, совсем новенькая. Начинай вести Дневник научных наблюдений. Ты становишься заправским натуралистом.

Что такое натуралист? Я точно не знала, но решила посвятить остаток лета тому, чтобы им стать. Если надо просто записывать всё, что видишь вокруг, то я справлюсь. Теперь, когда у меня появился Дневник, я стала многое замечать.

Мой первый отчёт был о собаках. В жару они валялись в грязи, не подавая признаков жизни. Когда мои младшие братишки от скуки принимались тыкать в них палками, они даже головы не поднимали. Их хватало только на то, чтобы полакать воды из корыта и плюхнуться, поднимая клубы пыли, обратно в неглубокую ложбинку в тени. Папиного лучшего охотничьего пса Аякса не разбудил бы даже ружейный выстрел над самым ухом. Аякс спал, вывалив наружу язык. Я даже смогла пересчитать все зубы у него в пасти и обнаружила, что собачье нёбо прорезает глубокая складка, уходящая в глотку. Без сомнения, охотничья добыча, если попадает в пасть, становится обедом и движется только в одном направлении. Я занесла это в свой Дневник.

Еще я заметила, что выражение собачьей морды во многом определяется движением бровей. Я записала: «Почему у собак есть брови? Зачем собакам брови?»

Спросила Гарри, но он не знал. Посоветовал узнать у деда – он понимает в такого рода вещах.

Но я не стану спрашивать дедушку. У него у самого густые лохматые брови, как у дракона. Дедушка ужасно важный; кто я такая, чтобы к нему приставать? Кажется, он со мной вообще ни разу не разговаривал. Не вполне уверена, что он знает, как меня зовут.

Займусь лучше птицами. Почему-то в этом году у нас полно кардиналов. Гарри заставил меня задуматься, когда сказал, что в этом году отличный урожай кардиналов. Мы же никак не можем их использовать, разве что развесить их яркие тушки по деревьям вдоль дороги вместо рождественских украшений. Из-за засухи количество обычного корма – семян и ягод – сильно уменьшилось, так что самцы яростно ссорились за каждое дерево. Я нашла в кустах мёртвого покалеченного самца – удивительное и печальное зрелище. А однажды утром прямо рядом со мной на спинку плетёного стула на нашей веранде уселась самочка. Я боялась пошевелиться. Так близко, что можно дотронуться. Серо-коричневый комок свисал из её оранжево-розового клюва. Похоже, это был крошечный, размером с напёрсток, полумёртвый мышонок.

Я рассказала об этом за ужином.

– Кардиналы не ловят мышей, Кэлпурния, – отозвался отец. – Они едят растительную пищу. Сэм Хьюстон, передай-ка мне картофель.

– Я просто рассказываю, что случилось, сэр, – запинаясь, ответила я и сама на себя разозлилась: почему не смогла отстоять то, что видела собственными глазами?

Мне претила сама мысль о том, что кардиналы пытаются выжить таким неестественным способом. Так и до каннибализма дойти можно. Перед сном я взяла овса из конюшни и рассыпала по дорожке. И записала в Дневнике: «Сколько кардиналов останется к следующему году при такой нехватке пищи? Не забыть посчитать».

Ещё я написала, что видела этим летом два совсем разных вида кузнечиков. Обычно у нас встречались проворные маленькие изумрудно-зелёные кузнечики в чёрную крапинку. А теперь появились гигантские ярко-жёлтые, раза в два крупнее зелёных, довольно вялые и такие толстые, что под их тяжестью пригибалась трава. Я таких раньше никогда не видела. Я опросила всех в доме (кроме деда), откуда взялись эти странные жёлтые насекомые, но никто не знал. И никого это не интересовало.

Оставалось одно. Я собралась с духом и пошла в дедушкину лабораторию. Я отодвинула мешковину, служившую дверью, и, дрожа, замерла на пороге. Дед удивлённо взглянул на меня поверх стола. Он как раз разливал грязно-коричневую жидкость по разным мензуркам и ретортам. Он не пригласил меня войти. Запинаясь, я пробормотала свой вопрос про кузнечиков. Дедушка смотрел на меня, словно не понимая, откуда я взялась.

– Так, – неторопливо произнёс он наконец. – Думаю, такая умница-девочка, как ты, разберётся сама. Возвращайся, когда догадаешься.

Он отвернулся и начал что-то писать в большой тетради. Так-то. Похоже на разговор с драконом? Толку мало. С одной стороны, он не пыхнул в меня огнём, с другой стороны, ничем не помог. Вдруг он разозлился, что я прервала его работу? Нет, говорил вполне вежливо. Надо было пойти с Гарри, он бы обратил на нас больше внимания. Я-то знала, над чем он работает. Почему-то дед вбил себе в голову, что из пекановых орехов можно гнать виски. Он, вероятно, считал, что раз из простецкой кукурузы и скромной картошки можно получить спиртное, то из благородного пекана и подавно. Бог свидетель, пекана у нас было сколько угодно, целых шестьдесят акров.

Я ушла к себе в комнату размышлять над загадкой кузнечиков. На столике возле кровати у меня стояла банка с одним из мелких зелёных кузнечиков. Я уставилась на банку в ожидании вдохновения. Я так и не смогла поймать большого жёлтого, хотя они и двигались медленнее.

– Почему вы такие разные? – спросила я, но кузнечик не ответил.

Назавтра я проснулась от привычного шебуршания за стенкой. Это опоссум возвращался в своё логово, как всегда в это время. Вскоре захлопали тяжёлые створки – это Сан-Хуана открывала окна в гостиной прямо под моей комнатой. Я села в своей высокой латунной кровати, и тут мне пришло в голову, что жирные жёлтые кузнечики – совершенно новый вид, отличный от зелёных, и я – Кэлпурния Тейт – этот новый вид открыла. А разве первооткрыватели не дают своё имя новым видам? Я стану знаменитой! Моё имя прозвучит повсюду, губернатор пожмёт мне руку, а университет выдаст диплом.

Но что делать сейчас? Как научный мир узнает о моих заслугах? Как застолбить моё открытие? У меня мелькнула мысль: надо написать кому-нибудь, какому-нибудь официальному лицу в Вашингтоне.

Я вспомнила, что как-то за ужином дедушка обсуждал с нашим священником, мистером Баркером, книгу мистера Чарлза Дарвина «Происхождение видов». Если в Колорадо откопали динозавров, как это соотнести с Книгой Бытия? Они толковали о том, что Природа избавляется от слабых, а сильным позволяет продолжать себя в потомстве. Наша учительница, мисс Харботтл, всегда смущалась, если приходилось упоминать о мистере Дарвине. Конечно, книга, изучающая происхождение видов, подскажет мне, что делать. Но где же мне раздобыть эту книгу? Ведь в нашем захолустье по-прежнему яростно спорят о таких вещах. А в Сан-Антонио даже есть местное отделение общества «Плоская земля».

К счастью, я вспомнила: Гарри собирается в Локхарт за припасами. А Локхарт – центр округа Колдуэлл, и там есть библиотека. А в библиотеке есть книги! Значит, надо упросить Гарри взять меня с собой. А Гарри – единственный брат, который ни в чём не может мне отказать.

В Локхарте, закончив наши дела, Гарри замешкался на углу, любуясь на гуляющих дам в новеньких нарядах от местных модисток. Я пробормотала, что сейчас вернусь, и быстро перебежала площадь перед зданием суда. В библиотеке было темно и прохладно. Я подошла к стойке, где пожилая библиотекарша показывала книги толстяку в белом полотняном костюме. Наконец настала и моя очередь. Но тут в библиотеку вошла мамаша с малышом. Это была миссис Оглетри с шестилетним Джорджи. У нас с Джорджи общая учительница музыки. Мама Джорджи знает мою маму.

О нет! Только свидетелей мне не хватало.

– Здравствуй, Кэлли. Ты тут с мамой?

– Нет, она дома, миссис Оглетри. Привет, Джорджи!

– Привет! – ответил Джорджи. – Ты чего тут делаешь?

– Просто смотрю на книги. Пожалуйста, выбирайте вы первые. Я подожду.

Я отступила и приветливо помахала рукой.

– Спасибо, Кэлли, – сказала миссис Оглетри. – У тебя прекрасные манеры. Непременно упомяну об этом твоей маме, как только её увижу.

Прошла вечность, пока они убрались. Я оглянулась – кажется, больше никого. Библиотекарша взглянула на меня вопросительно. Я наклонилась над стойкой и прошептала:

– Извините, мэм, у вас есть книга мистера Дарвина?

– Какая книга?

– Мистера Дарвина. «Происхождение видов».

– Говори громче! – она даже поднесла ладонь к уху.

– Книга мистера Дарвина. Прошу вас, – повторила я дрожащим голосом.

Взглядом она пригвоздила меня к месту.

– Конечно же, у нас её нет, – буркнула библиотекарша. – Не держу подобных книг в библиотеке. В Остине, кажется, есть экземпляр. Можно выписать по почте. Это стоит пятьдесят центов. Есть у тебя пятьдесят центов?

– Нет, мэм.

Я залилась краской. В жизни у меня не было таких денег.

– И ещё требуется письменное разрешение от твоей матери, что тебе можно прочесть эту книгу. Есть у тебя разрешение?

– Нет, мэм.

Сколько можно меня унижать? Зачесалась шея, предательски предвещая начало крапивницы.

Библиотекарша фыркнула:

– Так я и думала. Ну, мне пора, нужно расставить книги по местам.

Я чуть не плакала от злости. Но не реветь же перед этой старой крысой! Вся кипя, я гордо покинула библиотеку и нашла Гарри возле магазина. Кажется, мой вид ему не понравился. Шея чесалась всё сильнее.

– Какой смысл в библиотеке, если тебе не дают книг? – вырвалось у меня.

– Ты о чём?

– Некоторых нельзя на пушечный выстрел подпускать к библиотекам. Гарри, поехали домой.

Нам предстоял жаркий, долгий путь домой в повозке, заваленной покупками.

– Что всё-таки случилось, детка?

– Ровно ничего, – огрызнулась я.

Совсем ничего! Я давилась горечью и желчью и совершенно не желала этого обсуждать. Хорошо ещё, что мама заставила меня надеть шляпку – от веснушек. За широкими полями лица не видно.

– Знаешь, что в этом ящике? – спросил Гарри. – Прямо за тобой.

Я не удостоила его ответом. Не знаю и знать не хочу. Всех ненавижу.

– Это машина, которая делает ветер. Для мамы.

Будь это не Гарри, я бы просто отмахнулась.

– Да ладно, такого не бывает.

– Ещё как бывает. Сама увидишь.

Наконец доехали! Не в силах выносить шумной суматохи при разборке покупок, я сбежала на реку. Содрала с себя шляпку, передник, платье и кинулась в воду, сея ужас в сердцах местных головастиков и черепашек. Так им и надо! Дура-библиотекарша меня доконала, так зачем жалеть других! Я опустила голову в воду и издала долгий протяжный вопль. Не очень-то громко получилось. Я вдохнула воздуху и ещё раз повторила свой подводный крик. Сказать по правде, ещё два раза. Прохладная вода понемногу успокаивала меня. Что такое одна-единственная книга? Какое она имеет значение? Наступит день, и у меня будут все книги в мире, полки и полки книг. Я буду жить в башне из книг. Буду читать весь день напролёт, читать и есть персики. А если юные рыцари в доспехах и на белых конях осмелятся явиться ко мне, чтобы умолять спустить вниз мои длинные косы, я буду пуляться в них косточками, пока они не уберутся подобру-поздорову.

Я лежала на спине и следила за парой ласточек в небе. Они то взмывали вверх, то спускались к самой воде, кувыркались, как акробаты, преследуя невидимых мошек. Несмотря на часы свободы, лето оказалось не таким, как я надеялась. Никто не интересовался великими вопросами, которые я записывала в Дневник. Никто не помогал мне искать ответы. Жара иссушила всех и вся. Я подумала о нашем милом, старом, огромном доме. Как печально он выглядит на фоне жёлтого, высохшего газона. Обычно мягкая, сочная, зелёная лужайка перед домом так и манила разуться и пробежаться босиком, сыграть в «Фигура, замри», а теперь осталась только выжженная до соломенной желтизны трава, колючая как стерня. В жёлтой траве не разглядишь моё новое открытие – жёлтых кузнечиков. Их видно, только если подойдёшь вплотную. Они подскакивают, тяжело взлетают, треща крылышками, шлёпаются на траву и исчезают из вида. Поэтому их так трудно ловить, хотя они крупные и неповоротливые. Даже странно, как просто ловить куда меньших, куда более проворных зелёных кузнечиков. Их так легко обнаружить! Птицы то и дело их склёвывают, а жёлтых не замечают. Жёлтые кузнечики притаились неподалёку и смеются над неудачливыми собратьями. И тут я поняла! Это не новый вид. Это одни и те же кузнечики. Тот, кто уродился чуть желтее остальных, в засуху доживает до старости. Птицы не видят его на фоне сухой травы. А зелёненького съедают, он так и не успевает вырасти. Только жёлтые кузнечики выживают, потому что лучше приспособлены к жаре. Мистер Чарлз Дарвин совершенно прав. Надо же, доказательство нашлось прямо у меня во дворе. Я плыла на спине и смотрела в небо. Искала недочёты в своих умозаключениях, упущения в своих выводах и не могла найти ни одного. Я прошлёпала к берегу, ухватилась за широкие стебли ближайшего кустика, вылезла, обтёрлась передником, быстренько натянула платье и побежала домой.

Всё семейство толпилось в передней возле вскрытого ящика. В куче опилок стояла приземистая металлическая штуковина с четырьмя лопастями спереди и стеклянной банкой сзади. Папа наливал в банку керосин. В самой серединке, между лопастями, виднелась медная нашлёпка с надписью по кругу: «Лучший чикагский вентилятор».

– Все назад, – скомандовал папа и поднёс спичку.

Запахло машинным маслом и сильно задуло. Братья закричали: «Ура!» Я тоже ликовала, но по совсем другой причине.

Жизнь действительно стала полегче. Мама обычно включала вентилятор в полдень. Нам тоже перепадало, особенно папе, которого она частенько приглашала отдохнуть под вентилятором.

Я целую неделю собиралась с духом. Наконец пошла к дедушке в лабораторию. Он сидел в продавленном, изъеденном мышами кожаном кресле.

– Я знаю, почему большие кузнечики жёлтые, а маленькие – зелёные.

Я рассказала дедушке о своём открытии. Подробно доложила, как пришла к этому выводу. Я переминалась с ноги на ногу, а он молча смотрел на меня. Потом спросил:

– Сама догадалась? Никто не помогал?

Я рассказала и о своём неудачном походе в локхартскую библиотеку. Он как-то странно глянул на меня – то ли удивился, то ли ужаснулся. Словно я была новым, никогда не встречавшимся экземпляром.

Ни слова не говоря, он повёл меня в дом. Господи, что я наделала! Оторвала дедушку от работы, да не один раз, а дважды. Куда он меня ведёт? Прямо к маме – выслушивать очередную нотацию о хороших манерах? Но он привёл меня в библиотеку, куда детям вообще запрещалось входить. Решил сам устроить разнос? Что он со мной сделает? Отругает за дурацкую теорию о кузнечиках? Надаёт по рукам? Я была в ужасе. Кто я такая – Кэлли Ви Тейт из Фентресса, – чтобы рассуждать о подобных материях? Никто и звать никак.

Несмотря на весь мой страх, я огляделась вокруг – может, я больше никогда сюда не попаду. В библиотеке темновато, хотя тёмно-зелёные бархатные портьеры на высоком двойном окне не задёрнуты. Справа от окна – большое потрескавшееся кожаное кресло и столик с лампой. На полу возле кресла – книги, а ещё больше книг навалено на высоких стеллажах из нашей же пекановой древесины (нельзя отрицать факт постоянного присутствия пекана в нашей жизни). Подальше – большой дубовый стол и на нём странные, заманчивые предметы: пустое страусиное яйцо на резной деревянной подставке; микроскоп в футляре из шагреневой кожи; бивень нарвала с выгравированной пышногрудой красоткой, не вполне прикрытой корсетом. Семейная Библия соседствует с большим словарём, увеличительным стеклом и красным плюшевым альбомом с фотопортретами моих предков. Ну и ну. Что я сейчас услышу? «Почитала бы Библию» или «Предков бы постыдилась»? Я ждала, пока он примет решение. Разглядывала стены, где в неглубоких ящичках располагались коллекции насаженных на булавки устрашающего вида насекомых и ярких разноцветных бабочек. Под каждой красавицей-бабочкой – научное наименование. Дедушкин каллиграфический почерк. Я забыла обо всём и шагнула, чтобы рассмотреть получше.

– Медведь! – сказал дедушка.

Эх, какой ещё медведь?

– Осторожно, медведь.

Действительно, я чуть не споткнулась о шкуру чёрного медведя с оскаленной клыкастой пастью. Чуть зазеваешься в полумраке – угодишь ему прямо в зубы, как в капкан.

– Конечно, сэр, медведь.

Дед отстегнул маленький ключик с часовой цепочки. Отпер высокий застеклённый шкаф, набитый книгами, чучелами птиц, заспиртованными зверюшками и другими диковинами. Потрясающе! Я придвинулась ближе. На глаза мне попался уродливый броненосец – изогнутый, покоробленный, весь в буграх. Чучело явно делал неумелый любитель. Зачем дедушке такой? Я бы сама сделала лучше. А рядом – пятнадцатилитровая бутыль толстого стекла, а в ней кто-то очень странный. Я такого никогда не видела. Толстое округлое туловище, множество рук, два блестящих круглых глаза размером с блюдце. Чудовище из ночного кошмара! Кто же это может быть? Я подобралась ближе. Дедушка потянулся к стопке книг. Я заметила «Ад» Данте, а рядом – «Теорию полётов на воздушном шаре, наполненном горячим воздухом». Ещё здесь были «Размножение млекопитающих» и «Курс рисования обнажённой женской натуры». Дед вытащил книгу в роскошном сафьяновом переплёте, зелёном с золотом. Долго протирал её рукавом, пока не стёр всю пыль. Церемонно поклонившись, протянул книгу мне. Я прочла название. Это же «Происхождение видов»! Здесь, в моём собственном доме! Я взяла книгу обеими руками. Дед улыбнулся.

Так началась моя дружба с дедушкой.

Глава 2 Одним прекрасным утром

Законы, управляющие наследственностью, по большей части неизвестны. Никто не может сказать, почему… у ребёнка часто наблюдается возврат к некоторым признакам деда…

Через три дня я выбралась из дома рано утром. Братья ещё спят, кругом царят мир и покой. Прошла шагов тридцать по дорожке, разбросала пригоршню семечек для птиц, уселась на ступеньки веранды, подложив старую рваную подушку, которую откопала в кладовой. Открыла красный кожаный Дневник, приготовилась описывать всё, что вижу вокруг. Разве не так поступают настоящие натуралисты?

Семечко подсолнуха вдруг подпрыгнуло на шиферных плитках дорожки. Очень странно! При ближайшем рассмотрении это оказалась крошечная жабка в четверть дюйма длиной, энергично преследующая тонюсенькую сороконожку. Обе торопились изо всех сил и скоро пропали в траве. Потом на дорожке мелькнул огромный волосатый паук. Интересно, он гонится за кем-то помельче или удирает от кого-то побольше? Полагаю, вокруг непрерывно разыгрываются миллионы подобных незаметных трагедий. Я – всего лишь праздный наблюдатель, а для участников погони это вопрос жизни и смерти. Они бегут всерьёз.

Вот колибри вылетела из-за угла дома и нырнула в чашечку поникшей от жары лилии в двух шагах от меня. Не найдя там ничего по своему вкусу, быстренько перелетела на соседний цветок. Я сидела как заворожённая и слушала низкое, сердитое жужжание её крылышек. Не таких звуков ожидаешь от изящнейшей, похожей на драгоценный камень птички. Колибри замерла на краешке цветка. И вдруг заметила меня. Она взлетела в воздух и метнулась прямо ко мне. Я замерла. Честное слово, она зависла в воздухе в четырёх дюймах от моего лица. Я почувствовала ветерок от её крылышек и зажмурилась. Как бы я хотела не закрывать глаза, но это была непроизвольная реакция, я ничего не могла поделать. Через мгновение я открыла глаза, но колибри уже упорхнула. Размером она была с пекан, только с крылышками. Что гнало её – воинственный дух или любопытство? Она даже не подумала, что я могла бы легко её прихлопнуть.

Один раз я видела, как Аякс, любимый папин пёс, вступил в конфликт с колибри и проиграл. Колибри кружила над ним и дразнилась, пока он сконфуженно не убрался на веранду. (Да, знаете ли, собаки иногда выглядят ужасно сконфуженно. Аякс изогнулся и стал вылизывать у себя под хвостом – верный признак смущения. Пёс явно пытался скрыть свои истинные чувства.)

Открылась дверь, и дедушка вышел на веранду. За плечами – старый кожаный ранец, в одной руке – сачок для ловли бабочек, в другой – ротанговая трость.

– Доброе утро, Кэлпурния.

Всё-таки знает, как меня зовут!

– Доброе утро, дедушка.

– Что это у тебя, осмелюсь спросить?

Я вскочила на ноги.

– Это мой Дневник научных наблюдений. Подарок Гарри. Я записываю всё, что наблюдаю. Посмотрите, вот что я успела записать сегодня утром.

Согласна, «научные наблюдения» – не совсем обычное выражение в разговоре дедушки и внучки. Просто мне хотелось показать, какая я умная. Дед снял ранец, одобрительно хмыкнул, достал очки. Вот что он прочёл:

кардиналы, самцы и самки

колибри и некоторые другие птицы (?)

кролики, немного

кошки, несколько

ящерица, зелёная

насекомые, разные

кузнечики, открытые К. В. Тейт, большие жёлтые и маленькие зелёные (это один и тот же вид).

Дедушка снял очки и вернул мне Дневник.

– Прекрасное начало!

Я обиделась.

– Начало? Я думала, на сегодня хватит.

– Сколько тебе лет, Кэлпурния?

– Двенадцать.

– В самом деле?

– Ну, одиннадцать лет и девять месяцев, – поправилась я. – Практически двенадцать. Какая разница?

– Как продвигается плавание мистера Дарвина на славном корабле «Бигль»?

– О, потрясающе! Да, совершенно потрясающе! Конечно, я ещё не всю книгу прочла. На это нужно время. Если честно, я перечла первую главу несколько раз, но поняла далеко не всё. Тогда я долистала до главы «Естественный отбор», но и там не всё понятно. Очень сложный язык.

– Мистер Дарвин не рассчитывал на читателей одиннадцати лет и девяти месяцев, даже почти двенадцати, – серьёзно ответил дедушка. – Может быть, мы как-нибудь обсудим его идеи. Согласна?

– Да! Конечно, сэр.

– Я собираюсь на реку за образцами для коллекции. Отряд Odonata . Это стрекозы. Составишь мне компанию?

– Спасибо, с удовольствием.

– Прихватим и твой Дневник.

Дедушка открыл ранец, и я увидала стеклянные пузырьки, «Полевой справочник по насекомым», пакет с завтраком и маленькую серебряную фляжку. Дед положил туда же и мой красный Дневник, и карандаш. Я подняла сачок и закинула на плечо.

– Позвольте мне? – дедушка предложил мне руку, как кавалер, приглашающий даму к столу. Я взяла его под руку. Он настолько выше меня, что мы чуть не свалились со ступенек. Я высвободилась и взяла деда за руку. Ладонь обветренная и загрубевшая, а ногти твёрдые и коротко стриженные. Удивительно, кожа на руках не мягче ногтей. Дед сначала удивился, а потом, кажется, обрадовался. Не знаю наверняка, но он крепко взял меня за руку.

Мы выбрали путь через невозделанное поле. Дед время от времени останавливается и рассматривает то листок, то камешек, то холмик земли. Я бы на такую ерунду и внимания не обратила. А вот за дедом наблюдать страшно интересно – как он останавливается, внимательно вглядывается в каждый предмет, прежде чем медленно, осторожно протянуть руку. Он заботливо водворяет обратно каждого жучка, аккуратно возвращает на место каждый потревоженный комок грязи. Я держу сачок наготове – мне уже не терпится кого-нибудь поймать.

– Известно ли тебе, Кэлпурния, что класс насекомых содержит самое большое число известных человеку живых организмов?

– Дедушка, никто не зовет меня Кэлпурния. Только мама, когда сердится.

– Это ещё почему? Прекрасное имя. Четвёртую жену Плиния Младшего, ту, на которой он женился по любви, звали Кэлпурния. Он оставил несколько адресованных ей любовных писем. Замечательных писем. Ещё есть акация рода Кэлпурния, она же «золотой дождь», по большей части произрастающая на Африканском континенте. Кроме того, Кэлпурнию, жену Юлия Цезаря, упоминает Шекспир. Я мог бы и продолжить.

– Я не знала…

Почему мне никогда этого не рассказывали? Всех моих братьев, кроме Гарри, назвали в честь героев Техаса, павших в битве за Аламо во время войны с Мексикой. (Гарри получил своё имя в честь богатого и неженатого двоюродного дедушки. Что-то там с наследством.) Меня назвали в честь маминой старшей сестры. Вообще-то могло быть и хуже – маминых младших сестер звали Агата, Софрония и Вонзетта. Могло быть даже гораздо хуже – дочь губернатора Хогга звали Има. С ума сойти, Има Хогг. Можете себе представить? Её жизнь, наверно, настоящая пытка, несмотря на прекрасную внешность и немаленькое состояние. Хотя над богатыми никто не смеется. А я – Кэлпурния. Я это имя ненавидела всю свою жизнь, а собственно, почему? Красивое имя… звучное, поэтичное. Очень досадно, что никто не удосужился рассказать мне об этом раньше. Ну и ладно. Теперь я знаю. Да здравствует Кэлпурния!

Мы продрались сквозь кустарник. Несмотря на очки и почтенный возраст, дед оказался куда зорче меня. Там, где я видела только опавшие листья и сухие ветки, он обнаруживал замаскировавшихся жуков, застывших ящериц, незаметных паучков.

– Взгляни на этого жука, – сказал дед. – Семейство пластинчатоусых. Возможно, это Cotinus texana – фиговый жук. Не ожидал встретить его в такую засуху. Пожалуйста, поймай его, только осторожно.

Я взмахнула сачком – и он мой. Дед достал жука и положил на ладонь. Мы оба склонились над жуком. Дюйм в длину, зелёный, в общем, ничего особенного. Дедушка перевернул жука, и я увидела, что жучиное брюшко сияет и переливается синим, зелёным, пурпурным. Цвета менялись, пока жук в испуге корчился у дедушки на ладони. Это напомнило мне мамину перламутровую брошку, необычную и прекрасную.

– До чего же красиво!

– Он в родстве со скарабеями. В Древнем Египте их почитали как символ восходящего солнца и загробной жизни. Иногда даже носили как украшение.

– Правда?

Я задумалась: как это – носить жука на платье? Приколоть булавкой? Приклеить? Ни то ни другое как-то не вдохновляло.

Дед положил жука мне на ладонь, и – говорю с гордостью – я даже не вздрогнула. Жук щекотно пополз по руке.

– Мы его заберём, дедушка?

– У меня в коллекции уже есть один. Давай его отпустим.

Я опустила руку, и жук – ах, простите, Cotinus texana – сперва помедлил, а потом убежал без оглядки.

– Что тебе известно о Научном Методе, Кэлпурния?

Каждое слово дед произнёс с большой буквы.

– Ну, не очень много.

– Что ты изучаешь в школе? Ты ведь ходишь в школу, не так ли?

– Конечно. Мы проходим чтение, письмо, арифметику, чистописание. Да, ещё нас учат хорошим манерам. У меня «удовлетворительно» за осанку и «неуд» за носовой платок и напёрсток. Мама очень переживает по этому поводу.

– Боже мой! Даже хуже, чем я думал.

Интригующее заявление! Но я ещё ничего не понимала.

– А естественные науки? Физика?

– У нас была ботаника. А что такое физика?

– И ты никогда не слышала о сэре Исааке Ньютоне? О сэре Фрэнсисе Бэконе?

Имена показались мне ужасно смешными, но я удержалась от смеха. Дедушка говорил серьёзно, и что-то подсказало мне: он будет разочарован, если я начну хихикать.

– Подозреваю, вас учат, что земля плоская? И драконы пожирают корабли, которые падают через край? – он внимательно вглядывался в меня. – Нам есть о чём поговорить. Надеюсь, ещё не всё потеряно. Давай найдём место, где можно сесть.

Мы продолжили путь к реке и скоро отыскали тенистое местечко под гостеприимной сенью пеканового дерева. Дедушка рассказал много интересного. Он учил меня, как можно отыскать истину. Надо не просто сидеть и рассуждать, как Аристотель (умный, но сбитый с толку древний грек), но и стараться наблюдать самому. Надо выдвигать гипотезы, ставить опыты, проводить наблюдения и только тогда делать выводы. И снова и снова эти выводы перепроверять. Дедушка рассказывал о бритве Оккама, о Птолемее и гармонии сфер. Ещё о том, как долгое время ошибочно считалось, что Солнце и планеты вращаются вокруг Земли. Я узнала о Линнее и его классификации растений и животных. Оказывается, мы по-прежнему следуем его системе, называя новые виды. Дед упомянул Коперника и Кеплера; объяснил, почему яблоко Ньютона падает вниз, а не вверх, и почему Луна вращается вокруг Земли. Мы поговорили о различии между дедуктивным и индуктивным умозаключением и о том, как сэр Фрэнсис Бэкон (смешное имя, не правда ли?) обосновал индуктивный метод. Дедушка рассказал о своей поездке в Вашингтон в 1888 году. Тамошние джентльмены основали новую организацию, которую назвали Национальное географическое общество, и дед в него вступил. Они объединились, чтобы заполнить белые пятна на глобусе и вытянуть страну из трясины суеверия и устаревших взглядов, в которой она барахтается со времён Гражданской войны. От новой информации у меня закружилась голова. Мир стремительно расширялся – это вам не платочки с напёрстками. Сидя под деревом, дедушка неутомимо вёл свой рассказ, а вокруг, навевая дрёму, жужжали пчёлы да кивали головками цветы. Шли часы, в небе над нами плыло солнце (правильнее будет сказать: мы проплывали под ним, медленно перемещаясь от дня к ночи). Мы разделили большой сэндвич с сыром и луком, ломоть пеканового пирога и флягу воды, а дедушка пару раз глотнул из маленькой серебряной фляжки. Потом мы немножко вздремнули в кружевной тени под гудение и жужжание насекомых.

Мы проснулись, намочили носовые платки в реке, чтобы немного освежиться, и побрели вдоль берега. Я ловила разных ползающих, плавающих и летающих существ, но дедушка всех, кроме одного, выпустил. Насекомое, которое он решил сохранить, дед опустил в стеклянную банку с проделанными в крышке отверстиями. Я знала: эта банка – с нашей кухни. (Виола постоянно жаловалась маме, что у неё пропадают банки, мама ругала всех сыновей по очереди, а оказалось – впервые за всю историю – что они не виноваты.) На банку был приклеен бумажный ярлык. Я записала дату и время поимки в соответствующие графы, но задумалась, что написать о местоположении.

– Посмотри, где мы находимся, – посоветовал дедушка. – Опиши это место кратко, но так, чтобы снова найти его, если понадобится.

Я прикинула, под каким углом видно солнце. Сколько мы прошли?

Конец ознакомительного фрагмента.